– А мама твоя где? А? – мужчина распалялся все больше и больше, – Знаю я, где. Нетрудно догадаться. Гуляет?
Я вышел из подъезда, и в нос мне ударил крепкий и колючий запах мороза. Зима откровенно вступила в свои права – легкий снег летал в воздухе вместе с предвкушением новогоднего чуда.
Я помнил, как сладок был этот вкус в детстве, когда вместе с сестрой и родителями мы наряжали красивую и пушистую ель, развешивая игрушки, каждая из которой обладала своей персональной историей. Когда я был маленьким, мне говорили, что Новый год для всех, и каждому человеку в этот праздник предназначается его собственное чудо.
Но этот Новый год, кажется, имел другие планы на этот счет. Теперь все совсем по-другому… У папы другая семья и другие дети, мама все праздники проведет у бабушки в деревне, а сестра уехала к своему молодому человеку на дачу, праздновать в веселой компании. А я… А что я? У меня долги в сессии и последние 500 рублей в кармане. Сидеть дома было абсолютно невмоготу, поэтому я вышел в этот предпоследний день декабря на холодную промерзшую улицу, потуже намотав синий вязаный шарф.
Я шел вдоль украшенных витрин, по проспекту летели спешащие иномарки, вокруг меня сновали беспокойные люди с большими пакетами, полными мандаринов и шипучего алкоголя, к которому я был равнодушен. Ровно как и ко всему этому натужному веселью в этот праздник. Собственно, люди сами придумали себе его – выходные, куранты, шампанское… Меня это раздражало. Может быть, потому, что в этом году я остался без чуда?
Побродив по площади, я попытался слепить снеговика, но снег рассыпался в руках, словно песок. Время близилось к девяти вечера, людей на улице стало все меньше, и я решил, что на сегодня достаточно рефлексии, до конца года мне ещё нужно было сделать три реферата, а мыслей по этому поводу было ноль. Как, впрочем, и настроения.
Я пошел в сторону дома. Мороз крепчал, а я, как назло, забыл шапку. К остановке подъехал автобус №20, из которого, казалось, пахло теплом и уютом. Нащупав в кармане куртки проездной, я забежал на ступеньки. «Что ж, нам все равно по пути, — подумал я, — проеду немного и согреюсь».
Разместившись в конце салона возле печки, я разглядывал окно, на котором мороз нарисовал замысловатые узоры. Пассажиров было не так много – мужчина в меховой шапке о чем-то громко разговаривал сам с собой, кажется, он был уже в кондиции. Сзади меня надрывно плакал маленький ребенок. Я уже пожалел, что сел здесь, но пригрелся и не хотел покидать тёплое место.
Я подумал о том, что я буду делать завтра. Должно быть, лягу спать. Да, лягу спать всем назло, и плевать я хотел на это чудо, что меня, видимо, не ждет. И ещё рефераты… Что писать об этих переворотах? Это было так давно, и вспоминать подобное – что месить воду в стоге сена. Или как там говорят? Наверное, не так? Наверное, нет.
В мои мысли ворвался все тот же господин в шапке. Вот, кто был рад Новому году, как никто другой. У него совсем отсутствовал слух, но это не мешало ему фальцетом прогорланить песню про ёлочку, которой холодно зимой. Совсем, как мне.
— Новый год! – подытожил мужчина в шапке, — как много в этом слове! Селедочка под шубой, шампусик, красивые Леночки, Катеньки, Машеньки… В шубе и без.
Я поморщился. Думать о своем было уже невозможно. Я нехотя слушал мужчину и с нетерпением ждал свою остановку. «Площадь Октября», — объявил кондуктор. Мне на следующей.
— Вот плачет ребенок, — обратился он к малышу, сидящему сзади меня, который тут же замолк, — с бабулей едешь?
Я невольно обернулся. В розовом комбинезоне позади меня на руках у женщины сидел толстенький малыш с розовыми щеками, который разглядывал мужчину в шапке. Женщина действительно годилась ему в бабушки. Хотя я не умею определять возраст, но для мамы она была слишком пожилой. На её голове была черная шапка, а под глазами – темные круги уставшего, измученного человека. Она только качала ребенка из стороны в сторону, монотонно, как сомнамбула.
— А мама твоя где? А? – мужчина распалялся все больше и больше, — Знаю я, где. Нетрудно догадаться. Гуляет? Ох уж этот Новый год, и доставишь ты бабуле хлопот, — мужчина в шапке некрасиво расхохотался.
Женщина перестала качать малыша и холодным взглядом посмотрела на мужчину, а тот не унимался.
— Небось с подружками на площадь пошла, — ликовал он, — а спиногрыза – на бабулю. Ну, молодежь, — он развел руками и выпятил нижнюю губу, — что поделаешь.
Он был доволен собственным остроумием.
Женщина молчала. Медленно поднявшись с кресла и подхватив тяжелый пакет, она направилась к выходу, крепко держа малыша в розовом комбинезоне. Остановившись возле двери, она повернулась к мужчине и громко сказала так, чтобы до его приглушенного алкоголем слуха долетели её слова.
— Нет, она не гуляет. На кладбище её мама. Вчера похоронили.
В оцепенении я смотрел, как подметает её легкое пальто грязные ступени, когда она выходила. Автобус отъезжал от остановки, когда я очнулся и понял, что пропустил свою. «Подождите» — крикнул я и выскочил следом. Далеко уйти она не могла – ребенок снова заплакал, а тяжелый пакет не позволял ей успокоить малыша.
— Я помогу вам, — крикнул я и схватил из рук уставшей женщины пакет.
— Ну, помоги, — она перехватила ребенка другой рукой, — шшш, не плачь, Катенька, вот и доехали.
Несколько минут мы шли молча по заледенелой дороге, в моей голове крутилось тысяча мыслей, и было почему-то стыдно за того мужчину в шапке. Я не отдавал себе отчет, но поначалу подумал точно так же, как он.
— Вы простите, — нарушил молчание я, — простите… его. Он не знал. И просто был пьян.
— Всё в порядке, мальчик, — она вздохнула, — вот мы и пришли. Спасибо тебе.
— Вам нужно что-нибудь? — я пытался успокоить свою разбушевавшуюся совесть, которая проснулась в ответ на такие постыдные мысли. Я ведь тоже предположил, что его мама празднует где-то, — извините, я не знаю, что могу предложить, но может все-таки что-то нужно?
— Всё, что было, у нас уже забрали. А больше ничего не надо было.
Я смотрел, как эта женщина заходит в обшарпанный подъезд, держа в руках плачущую девочку, что совсем недавно потеряла мать, но ещё этого не поняла. Она плачет и зовет её, думая, что надо плакать громче, чтобы мама её наверняка услышала.
Мой дом находился рядом. Зайдя в квартиру, я бросил куртку и шарф на пороге и сел на диван. Вытирая слезы, я набирал текст сообщения: «Я люблю тебя. И всю нашу семью. Хорошего тебе Нового года», — и отправил всем. Маме, папе и сестре… Теперь я понял, что мое чудо всегда со мной — моя семья жива и здорова, и пусть мы не вместе, но всё хорошо.
Остаток вечера я провел, разбирая ёлочные игрушки. Я никому бы в этом не признался, но я плакал, как какая-то тряпка, не в состоянии унять свои слёзы. Вскоре я наткнулся на них. Это были птички — голубая и розовая, неприметные, облезлые, обычные советские ёлочные игрушки. С хвостами из «дождика» и серебристыми клювиками.
Папа купил их маме на первый совместный Новый год. Они повесили их на первую совместную елку и были счастливы и молоды, наверное, много смеялись и целовались, придумывая имя для моей сестры. Я представил свою сестру в розовом комбинезоне и моё сердце сжалось от боли. Мою сестру зовут Катя. Следующим днём я вышел из дома после обеда. Последние 500 рублей я потратил на виноград, яблоки, апельсины и вкусный торт со взбитыми сливками. Я остановился у большого дерева в том самом дворе и огляделся.
На качелях сидела малышка в розовом комбинезоне и заливисто смеялась. «Выше, выше!» — кричала она. Я подумал, что от всего сердца желаю, чтобы и в жизни она была такой же забавной и не боялась упасть.
— Простите? — я подошел поближе к женщине, — помните, мы вчера…
Женщина посмотрела на меня и улыбнулась. Она кивнула: — Да, помню, ты мальчик из автобуса.
— Да, — сказал я и смутился, — разрешите, я подарю кое-что Кате?
Дождавшись ответа, я опустился на колени перед малышкой и вынул из кармана куртки наскоро перевязанный сиреневой лентой пакет. Катя потянула за концы ленты и достала из пакетика две игрушки.
— Знаешь, я вчера нашел их, когда я был маленький, они радовали меня. Когда-то один человек очень любил другого и подарил этих птичек ему, они были самыми счастливыми на свете. Самыми-самыми! Если у тебя есть дома ёлка, то повесь их на веточку, только обязательно вместе. Они не могут жить по-отдельности.
— Птиськи! — воскликнула девочка и обняла меня, а я сглотнул комок, который предательски встал в горле. Обернувшись, я заметил, что женщина плачет. Я всучил ей пакет с фруктами, тортом и, не дожидаясь отказа и возмущения, поспешил прочь. Это был последний день этого сложного, странного года.
