Много публикаций на этом канале посвящены родительству и родителям, мои отношения с мамой выглядят в них, как минимум, странноватыми.
В одной статье я пишу как терпела от неё крики и обесценивание, как приходилось заслуживать хоть каплю любви, а в другой радостно описываю поддержку родительницы во время беременности и родов, её близость и бесконечное тепло. Хотите верьте, хотите нет — именно так и обстоят дела, мы с мамой много пережили вдвоём и по отдельности, трансформировались, как личности, и семья наша трансформировалась следом. История очень непростая, но жизненная, заставляющая задуматься о горечи, радостях, разочарованиях и, наконец, о прощении.
Я была самым желанным ребенком из нашей троицы — первая, долгожданная дочь, зачатая после двух лет бесплодных попыток. Однако, радость от моего появления быстро сменилась у родителей пониманием, что они всё-таки не очень представляли, на что шли.
Ребенок оказался, прямо скажем, не подарочный. Круглосуточные крики, отсутствие сна, проблемы с грудным вскармливанием, которое пришлось свернуть уже в месяц, постоянный поиск хоть какого-то заменителя молока в «дефицитном» 1990-м году, потом жуткий атопический дерматит, опять бессонные ночи и слёзы-слёзы-слёзы.
Мама рассказывает, что я перевернула весь её мир в самом плохом смысле этих слов — поднималась в 5 утра, требовала внимания, часто плакала, просилась постоянно спать в родительскую постель. Казалось бы, обычное дело, обычный младенец, но мама была юна (21 год) и ей казалось, что это — конец всему, конец самостоятельности, свободной, спокойной жизни.
На помощь пришёл всем известный доктор Спок, который ответил на вопросы чётко и ясно. У родителей своя жизнь, у ребенка — своя. Я требовала сокращения дистанции, мама эту дистанцию выстраивала, будто пытаясь окопаться, защититься от вторжения в своё личное пространство.
Строгость, граничащая с жестокостью, редкие вспышки нежности и хорошего «родительского» настроения, каждую из которых я помню наперечет. Например, помню, как она играла со мной в «самолёт», поднимала высоко-высоко и кружила, как рассказывала на ночь «специальную», только нам известную сказку «про варежки» или когда сшила моей кукле целых три наряда.
Но, будем откровенны, моей маме очень быстро надоедала эта роль «идеального родителя», стремление в «нормальную» жизнь было сильнее, и уже в год я оказалась в яслях, а она вернулась к работе, потом стала торговать на рынке, искала призвание в разных сетевых компаниях, открыла свой небольшой бизнес…
Раньше, когда спрашивали о детстве, я с готовностью сообщала, что до 7 лет маму почти не помню, но это было неправдой. Просто все эти воспоминания были таким клубком тесно-сплетённых боли и нежности, отчаяния и счастья, что говорить о них — означало расшатывать своё эмоциональное состояние. Да, в моём раннем детстве не было спокойного, теплого и поддерживающего эмоционального фона, который должна дарить мать.
Чаще всего я испытывала тревогу и страх, чувствовала себя отвергнутой и ненужной, но когда родительница снисходила до меня, то это была такая эйфория… нет, даже слов не хватит, чтобы описать. Когда, придя домой с работы, вместо обычного холодного кивка она вдруг раскрывала объятия, и я могла с разбега окунуться в этот запах духов, мехового воротника, мороза и чего-то такого «маминого».
Когда в чреде серых будней, окриков, понуканий и «не мешай», «сиди тихо», вдруг произносилась фраза: «давай сегодня у нас будет ужин при свечах, устроим праздник?». Я боялась её, расстраивалась из-за неё, но мне хотелось быть как можно ближе.
С рождением младшей сестры всё в каком-то смысле стало гораздо проще. Родители сразу обозначили мне границы, сразу перевели меня из разряда «ребёнка» в разряд «взрослого», полноценного помощника, который не имеет право жаловаться и ныть. Хороший солдат — вот кем я стала. Можно было больше не метаться — скупые объятья, редкие моменты нежности, ласковые слова — всё это осталось в прошлом.
Маме было бесконечно-тяжело с её то характером, с её то стремлением к независимости, опять оказаться среди пелёнок и распашонок, среди детского плача и без папиной помощи (он тогда уже работал в милиции и не бывал дома сутками). Хоть и пыталась я поначалу неумело отстаивать своё место маленького ребенка, но очень быстро поняла — хочу хотя-бы быть поближе к маме, значит нужно помогать, значит нужно всё делать идеально.
Криков стало больше, жестокости стало больше, иногда мне казалось, что вот теперь я прям ненавижу её, что «уйду из дома»,что нет у неё морального права так со мной обращаться, но всё это проходило, сглаживалось, растворялось в повседневной рутине. Одна мамина фраза: «Ой, она у меня такая помощница, я бы без неё не справилась», сказанная вскользь какой-нибудь подруге, мигом поднимала меня из пучины отчаяния и заставляла стараться с утроенной силой. «Я могу», «я справлюсь», «мама будет мной гордиться».
И постепенно я перестала ждать отношения к себе, как к ребёнку, как малышке, которая плачет и нуждается в заботе, я будто бы стала маминым товарищем… и эта роль нравилась мне. Быть посвященной в какие-то взрослые подробности, думать, что понимаю её беды и печали, что поддерживаю её в преодолении трудностей. Я умела очень многое и в свои 8 лет смотрела на мир крайне-серьёзным взглядом. Помню, как вечером заставала свою маму в слезах на кухне (скандалы с папой, усталость, всё тот же банальный недосып), садилась с ней рядом и утешала как могла. Или как с ужасом обнаружила, что она тайком курит на балконе и на её замешательство ответила (сейчас так смешно об этом вспоминать): «мам, успокойся, я давно знаю, ты просто много нервничаешь и переживаешь, это естественно». Это слова ребенка? Видимо такого ребенка, который очень хочет казаться взрослым, и всем вокруг такое положение вещей крайне-выгодно.
Когда родился брат, мне было 11. Я сама сказала маме, что она может на меня положиться. И оправдала доверие. Ну вот без преувеличения. Учёба в школе до обеда, а после — вторая смена дома, куда входили все обычные материнские обязанности: кормление,стирка, игры, прогулки,забрать из сада среднюю сестру. Уроки учила поздно-вечером, когда с работы возвращались уставшие родители.
Брат в детский садик почти не ходил, он много и часто болел, а какие больничные могут быть, если ты пытаешься вести маленький одиночный бизнес (мама) или работаешь в УВД (папа)? Вот я и выручала, как могла. Закончилось время бессмысленных криков и понуканий, возможно, мама просто поняла, что моя помощь действительно неоценима для неё,возможно, ей стало морально-легче т.к. в жизни появилась вера и церковь. Отношения мать-дочь больше не были сложными, они были… партнерские что-ли.
Мой переходный возраст совпал с этой бесконечной загруженностью домашними делами, с заботой о малышах, мне не было нужды проходить кризисы взросления — я просто уже была взрослой (на самом деле, конечно, нет). Меня единственную из сверстников не контролировали в перемещениях, не искали с милицией по району, если задерживалась на прогулках, не обыскивали на предмет сигарет или там выпивки. Это был наш с мамой негласный договор.
Я выполняю свои обязанности, помогаю с детьми и по дому, но в остальном — свобода. Иди куда хочешь, гуляй с кем хочешь, только чтобы без неприятностей. Думаю, ей просто было недо того, а у меня началась своя, параллельная жизнь, где уже были и друзья, компании и первые влюбленности. Именно эта условная свобода позволила нам с мамой сохранить нейтральные отношения.
Та боль, с которой я столкнулась, ища материнского внимания, трансформировалась в равнодушие, в ощущение себя «выше» и умнее собственной матери. Единственное, что нас тогда по-настоящему связывало — дети. Я их обожала и они обожали меня в ответ, доверяя свои маленькие радости-горести и секреты, выпрашивая лишние пять минут совместных игр и вот это вот всё «посиди со мной, пока я не усну»… Помню даже какое-то чувство торжества, мол: «ты, конечно, их родила, но любят они меня гораздо больше.» Со мной вот так никто не сидел, а с ними теперь сижу я…
Да, той маленькой девочке из прошлого досталась мама с полнейшим отсутствием эмпатии, эгоистичная и где-то жестокая, которая могла обозвать, унизить, которая не постеснялась переложить на маленького ребёнка непомерный груз ответственности. Которая выполняла свои функции на автомате (кормила, одевала, лечила) и убегала в «настоящую» жизнь. До сих пор не до конца прожила этот опыт, не до конца справилась с детскими травмами и сложностями. Но «дорогу осилит идущий» и я иду. Главным достижением я считаю то, что удалось не закрыть собственное сердце. Всё это, безусловно, больно, но не стоит того, чтобы всю жизнь таить обиды. Мамино же достижение было в признании ошибок (а это, согласитесь, под силу не каждому).
В какой-то момент своей жизни она стала ходить в храм, многое переосмыслила, многое изменила в собственном восприятии мира и окружающих. Мне было тогда лет 18-19, уезжала на учебу в мегаполис, но каждый выходной моталась в свой маленький городок, чтобы продолжать контролировать домашнюю жизнь (ох уж эта гиперответственность). В один из таких приездов, когда младшие, завидев меня в дверях, тут же повисли на шее и стали наперебой рассказывать свои новости, вдруг увидела слёзы в маминых глазах. А вечером мы вдвоём сидели на кухне и я впервые услышала заветное «прости». Тогда мой максимализм не позволял пожалеть маму, понять её, я просто торжествовала, лелеяла свои обиды детские. Продолжала доказывать ей что я молодец, что я лучше её. И так было очень долго. Пока я не родила собственного ребенка.
Даже не могу объяснить как это повлияло, просто я стала спрашивать про беременность, про роды, про сложности какие-то, рассказала её страхи свои и получила вдруг такую волну тепла, о которой не могла уже и мечтать. А ещё, вынашивая свою дочь,проходя бессонные ночи, кризисы, разные сложности, я стала маму понимать и, самое главное, ЖАЛЕТЬ. Ужасное мстительное чувство, обида за собственное детство уступила место принятию.
Ничего ведь не изменить, но передо мной есть повзрослевшая (да что уж там, даже в каком-то смысле постаревшая) мама, тогда она не могла дать больше, а теперь может. А надолго ли ещё она на этой земле? Неужели таить обиды? И я не отворачиваюсь от неё. Мы очень много разговариваем в последние пару лет. Я узнаю о своём детстве, о её чувствах к себе маленькой, вижу, что в них было больше неопытности, чем нелюбви (как мне всегда казалось), а она узнает о том, что я чувствовала тогда и чувствую сейчас, узнаёт о моей благодарности.
